Духовник положил крест и Евангелие на аналое. Веруя в покаяние сердца и его очищение, я начал: «Грешен против шестой заповеди. Осознаю и укоряю себя в этом грехе с полным исповеданием вины. Помилуй мя, Боже!»
***
Сывъю — теплая вода. Это небольшая речушка на западе Приполярного Урала, впадающая в реку Кожим. Бурная в верховье, продирающаяся сквозь каменные скалы, спускаясь вниз на равнину, она замедляет течение, начинает парить незамерзающей даже в сильные морозы водой. С запада и востока впадают в нее два ручья с теплой минеральной водой. Местность здесь сильно заболоченная, сырая. С юга на север тянутся увалы. На них светлые, низкорослые сосняки. Увал Сыкбокчугра расположился с западной стороны Сывъю на протяжении трех с половиной километров и прикрыл речку от западных ветров. С востока раскинулся хребет Обе-Из, самый западный из хребтов Приполярного Урала.
На реке сохранилась охотничья избушка и ближе к устью, в семи километрах, заброшенный, развалившийся барак. Вот это место я и выбрал для рыбалки и охоты. Отремонтировал избушку, обзавелся парой деревянных лодок-шитиков, поставил небольшой лабаз; в трехстах метрах, в пихтовом завале оборудовал схрон и в течение уже трех сезонов собирал ягоду, грибы, ловил хариуса, охотился на пушных зверьков. В тот год я припозднился с отъездом. Затянувшаяся на сорок пять дней институтская сессия, встреча с куратором дипломной работы задержали меня в Москве, но тем не менее двадцатого октября я утром слезал с поезда Москва — Воркута на станции Инта. Там мне надо было встретиться со знакомым летчиком, забрать у него шмотье, ружье и договориться по поводу заброски вертолетом на Сывъю.
Алексей, встретив меня, предложил переждать у него, пока он узнает, кто полетит в ближайшее время в ту сторону. Вернувшись вечером, он сообщил, что через день в сторону рудника на Обе-Из будет рейс. Присесть на место не получится, но у старого барака есть возможность тебя выбросить.
— Добежишь! Там километров семь, — сказал Алексей.
— Без лыж? — засомневался я.
— Мои возьмешь. Да! Полечу не я. Сашку рыжего помнишь? Я ему все объясню.
Ми-8 прострекотал над Вангырским трактом, завис на минуту у развалин барака. Я выбросил лыжи, рюкзак и плюхнулся в снежный сугроб. Вертолет, улетая, почти замел меня снегом, пришлось выкарабкиваться и вытряхивать его из одежды. Достал из рюкзака ружье-одностволку двадцать восьмого калибра, патронташ, закрепил на валенках лыжи, закинул рюкзак на спину и подался вверх по реке топтать лыжню. Слева парила большими полыньями река. На правом берегу начали попадаться скалы высотой пять – десять метров.
Поднялся чуть выше, встал на еле заметную в лишайниковом ельнике тропу и двинулся дальше. По пути попадались следы белки, по берегу набегала выдра. Одинокий след лося спускался по гривке пихтача к воде и уходил на другую сторону. Следы куницы пока не попадались. Ничего! Шишка на елях уродилась — значит, скоро придет основная белка, а за ней подтянется и куница. Часа через четыре, уже за километр до избушки, встретилась мне свежая жировка белки. Стукнул топором по стволу ели, и белка тут же обнаружила себя, перепрыгнув на соседнее деревце. Зацокала, засуетилась, недовольно перебирая лапками по ветке. Выстрел прозвучал неожиданно громко и отозвался эхом по реке. Белка серым комочком, цепляясь за ветки, упала в снег. Начало есть! Сунул добычу в карман рюкзака и заторопился к избушке…
Слух резанул клекот воронов и разноголосица пернатых. Остановился. Прислушался. Сбросил рюкзак, лыжи и осторожно стал подходить к небольшой избушке под каменной стеной. Снег вокруг сруба был истоптан, валялись нарубленные дрова, из трубы вился чуть заметный дымок. К лабазу была приставлена лестница; к берегу приткнута одна лодка, вторая прислонена к стене. Это еще кто? Зарядил ружье и подошел к двери, помедлил немного и постучал. Через секунду сдавленно и как-то неуверенно донеслось:
— Заходи!
Толкнул дверь ногой и переступил порог. У окна на нарах сидел небритый мужчина и разглядывал меня.
— Хозяин, что ли? Проходи, не стесняйся! А ружьишко-то опусти, стрельнуть ведь может.
Я шагнул вперед, и тут белой молнией пронзило затылок, стало гаснуть в глазах без того еле желтеющее пламя керосиновой лампы на столе…
Очнулся от кашля, разрывающего грудь. Тошный запах гари проник в меня, обдало жаром, ослепило пламенем. Придавленный дымом к полу, на четвереньках я дополз до двери, попытался ее открыть,
но она не поддавалась. Избушка вовсю полыхала. Задыхаясь и превозмогая боль, я метнулся к окну, выбил переплет ногой и вылез наружу. Огонь уже охватил крышу, метнулся по сухому стволу ели вверх.
На дрожащих ногах я отошел метров пятнадцать от избушки, опустился в снег спиной к дереву и с недоумением наблюдал за происходящим. В сознании появилось изображение лодки, прислоненной к стене домушки, корпус которой уже тлел и стрелял струйками смоляного дыма. Скрипя зубами, я поднялся и, с трудом оттащив шитик от огня, снова привалился к дереву. Рухнула крыша, подняв в небо сноп разноцветных искр. Избушка догорала успокоившимся, широким, невысоким костром. Я зачерпнул рукой снег и сунул за воротник куртки. Обожгло, заструилось по спине, обнажая действительность. Думать ни о чем не хотелось, да и не было никаких сил что-то прокручивать в мозгах. Пришло понимание, что живой, расслабило, и я погрузился в тяжелый сон. Часто просыпался, кидал горсть снега в лицо, облизывал тающие кристаллы, что-то бормотал, вздрагивал и, будто испугавшись, снова терял связь с миром.
Чуть засерело. Остатки избушки дымились, вспыхивая местами, запоздало протягивая в небо языки синего пламени. Площадка вокруг протаяла до земли и уже начала замерзать краями. Организм отдохнул за ночь, голова еще кружилась, но я был уже в состоянии что-то предпринимать. Обнаружил, что патронташа на мне нет, ружья тоже нигде не наблюдалось.
Значит, забрали. Закрыли дверь на скобку, подожгли снаружи, надеясь, что я мертв или задохнусь и сгорю. Получалось, что можно было бы все списать на несчастный случай. Сходил за лыжами и рюкзаком. В сторону схрона следов не было, значит, не тронули. Заторопился к нему и, надрубив примерзшую крышку, открыл. Все оказалось в сохранности: консервы, банки тушенки, сгущенного молока, армейский котелок с пачкой чая и ветровыми спичками. Отдельно в сильно промасленной мешковине был карабин, пяток обойм с патронами и лыжи. Уже хорошо.
Вскрыл ножом банку тушенки, сунул в еще красные угли пожарища, вскипятил чай и продырявил сгущенку. Пока перекусывал, обдумал дальнейшие действия. Выходило так, что я оказался свидетелем какого-то преступления и от меня хотели избавиться. Следы двух человек спускались к реке и пропадали. Лодки видно не было — значит, ушли на ней. Злость, обида и негодование заставили сконцентрироваться, отодвинуть эмоции. Бандиты, убийцы вне закона. Мелькнула мысль: не беглые ли? Как решать вопрос, определюсь по ходу, а пока буду догонять. Деваться этой паре было некуда.
Зима, мороз, снег, отсутствие продуктов, да и, перебравшись на правый берег Сывъю, они отрезали себя от железной дороги и населенных пунктов. Будут прорываться вдоль хребта Обе-Из, на север, к Кожимскому тракту. У меня было преимущество: я был на лыжах, с продуктами и вооружен. То что они забрали мое ружье, не особо напрягало, так как в патронташе были патроны с ослабленным зарядом и годились только на выстрел по белке с близкого расстояния. Они этого не знали. Кинул в рюкзак четыре банки тушенки и столько же сгущенного молока, спихнул лодчонку в воду и стал спускаться по реке, внимательно вглядываясь в противоположный берег. Предположения мои оказались верными, так как уже через триста метров я обнаружил выходную тропу на правом берегу, а чуть дальше лодку, застрявшую между камнями. Следы, путаясь в прибрежной растительности, уходили в заболоченную низину с редкими, торчащими полусгнившими березами, сухими низкорослыми пихтами и островками кустарника.
К вечеру в колке смешанного леса я наткнулся на стоянку. В снегу чернели остатки костра и жестяная банка «Завтрака туриста», похоже, из моих лабазных запасов. Да, ребята, одна банка перловки с килькой в томате на двоих — плохи ваши дела! Насобирав сушин для костра и спрятавшись за небольшим выходом известняка, торчащего из болота, остановился на ночевку. Пересидел ночь у огня и еще в темноте направился вдоль следа. Тропа пересекала небольшие увалы, болотистые низинки, петляла, направляясь на север.
Во второй половине дня, оглядев местность с возвышенности в оптический прицел карабина, я увидел на горизонте две копошащиеся в снегу фигуры. Ну вот и догнал! Еще раз переночевал и с восходом солнца, уже не таясь, побежал по следу. Забравшись на очередную возвышенность, обнаружил ночевку, а в низине рассмотрел в оптику их. Недалеко, всего-то метров триста. Еле продвигаясь вперед, падая, двое мужчин, сменяя друг друга, месили снег. У одного на спине болтался перехваченный веревкой серый тощий мешок, у другого на плече лежало мое ружье. Решив внести смятение в ряды противника, я выстрелил из карабина поверх голов.
Пара рухнула в снег. Отлежавшись несколько минут, беглецы потихоньку зашевелились, оглянулись и привстали. Спустившись по следу, я перезарядил карабин и двинулся вдоль следа. Бандиты, мешая друг другу, бросились от меня в сторону болота. На кромке остановились, потолкались; доносилась ругань. Тот, что был с ружьем, ударил напарника по лицу, присел и, сорвав с плеча ружье, направил его в мою сторону. Второй спрятался за товарищем и выглядывал из-за его спины. Следя за дистанцией, я приблизился к ним метров на шестьдесят. Хлопнул негромкий выстрел, и несколько дробин подняли бурунчики снега далеко впереди меня.
Прозвучало еще два поспешных выстрела, которые были для меня нестрашны. Это еще больше их озадачило. В свою очередь я демонстративно поднял карабин и вновь выстрелил поверх голов. Результат был достигнут. Бандит с ружьем бросился вдоль болота в правую сторону, его напарник кинулся напрямую, проваливаясь и обламывая лед, цепляясь за гнилые, с обвисшей корой стволы берез. Вода дымилась в проломленных следах, а мужчина все старался дальше забраться в болото, оттягивая миг расплаты.
Вода, перемешанная со снегом, уже доходила ему до пояса, а он все рвался вперед, оступаясь, подминая под себя хилые остатки скудной растительной опоры. Он оглянулся. Я поднял карабин. На бледном, искаженном страхом лице, в черных впадинах глазниц сверкали глаза загнанного хищника. Губы искривились, и рот выдавил звериное рычание. Он попытался устоять и оперся на пустой ствол березы. Пуля перебила деревце под его рукой, и он спиной рухнул в ад. Вскоре ничего не напоминало о его существовании. Были у меня сомнение или жалость? Вряд ли. Мозг запрограммировал мое сознание на уничтожение. Ни о чем другом я не думал. Превратился в хищника. Уселся на рюкзак и высосал банку холодной сгущенки, заглушив приступ тошноты.
Второй мужик обогнул болото и стал подниматься в сторону хребта, скрывшись в плотном ельнике. Беги! Местность была мне знакома, я направил лыжи на север, обходя болото слева. К вечеру уже вышел к отрогу хребта, вдающегося в пойму Сывъю. Обойти его было нельзя, и перехватить второго бандита можно было, когда он будет огибать крутые скальные откосы. Спокойно переночевал, зная, что беглец не будет передвигаться в ночное время. На следующий день обследовал в оптику отрог и выбрал позицию метрах в ста севернее, на небольшой каменной возвышенности между двумя низкорослымя елями. Внимательно изучил достаточно крутой склон. На самом верху голая осыпь, упирающаяся в снегосборник. Снег наверняка подвижный. На осыпи, почти по верхнему обрезу выбрал валун, торчащий из снега и клюнувший одним краем в сторону склона. Расстояние около четырехсот метров — что надо! Если промажу, есть варианты, более радикальные. Оставалось только ждать.
Он появился далеко за полдень. Внимательно его рассмотрел. В моем старом коротком полушубке и шерстяной черной шапке. Лицо, заросшее до глаз. Шел медленно, постоянно оглядываясь по сторонам. Это он свалил меня в избушке. Еще немного — и надо будет стрелять. Посмотрел на него в последний раз. Его грудь по диагонали пересекал красный погон моего ружья, будто зачеркивая его жизнь. Пора! Подвел пенек прицела под валун, ввел поправку на расстояние, выдохнул и нажал спуск. Выстрела не слышал, внимание было поглощено валуном, из-под которого брызнул веер щебня.
Через секунду валун съехал на полметра и поскакал вниз, увлекая за собой груду камней различной величины. Сверху что-то громыхнуло, камни уперлись в снежный склон. Все затихло, а через мгновение, сорвался верхний пласт снега и помчался вниз, обрастая объемом, поднимая белые вихри и клубы взметнувшихся снежных кристаллов. Снег съехал со склона к пойме реки, похоронив под собой человека.
Через четыре дня я выбрался к железной дороге в районе Охотпоста. Переночевал, отмылся у местного сторожа и уже через два дня был в Москве, а к вечеру дома. На следующий день заказал переговоры с Интой. Объяснил Алексею, что случайно опрокинул керосиновую лампу и сжег избушку, пришлось выбираться самому, но все в порядке, попросил не беспокоиться. А на следующий год, в начале сентября, мы сидели с Алексеем у него в комнате и беседовали. Бутылка армянского коньяка, отварной олений язык, малосольный хариус — все располагало к задушевному разговору.
— Да не напрягайся! Заброшу я тебя к другу Стахееву, обловишься хариуса, — смеялся Леша.
Стукнулись стаканами, как камушками, обняв их ладонями сверху, пожевали лимон.
— Да, все хотел тебе рассказать, — Алексей, напрягшись, глянул на меня. — Прошлый год-то забыл тебя предупредить, что за месяц до твоего приезда ушли в отрыв двое из ИТК-49, что в Миша-Яг.
— Это со строгим режимом для бывших судей и силовиков? — напрягся я.
— Да. Оба по 131-й.
— Вон оно как! — изумился я. — И что? Поймали?
— В конце октября сводка пришла в отряд. — Алексей плеснул в стаканы. — Метеослужба лавину засекла. А весной медведь выкопал кого-то из-под снега на Обе-Из, сожрал половину. Остатки забрали. И будто опознали одного. Второго так и не нашли.
Выпили. Я слушал.
— И вот что, — Алексей глянул на меня. — Ружьишко там валялось с красным погоном. Да не бледней! Про погон знаю только я.
— Давай, не чокаясь…
***
Я склонил голову. Батюшка накрыл ее епитрахилью и положил на нее невесомую руку: «Господь и Бог наш, Иисус Христос, благодатью и щедротами Своего человеколюбия да простит ти, чадо Валентин, вся согрешения твоя. И аз, недостойный иерей, властию Его мне данною, прощаю и разрешаю тя от всех грехов твоих, во Имя Отца и Сына, и Святаго Духа. Аминь» (Разрешительная молитва священника на исповеди).
